Иоанна Хмелевская - Роман века [вариант перевода Фантом Пресс]

Блондин слегка оторопел.

— Не понял. Еще раз прошу извинить меня, но я собственными глазами видел, как пани это уронила. Ах, как шло к нему совершенно неописуемое выражение вежливого, неназойливого любопытства! Я наконец очнулась и распознала в тряпке Басенькин шелковый шарфик, тот самый, который не могла найти дома. Наверное, сама же засунула его в рукав костюма, в спешке не могла найти, а теперь, когда расстегнулась, он и выскользнул из рукава. Будь это мой шарфик, я, не задумываясь, отреклась бы от него, но чужую собственность не имела права разбазаривать.

— Это и в самом деле мое. — нехотя призналась я и не смогла удержаться от того, чтобы не добавить: — Но потеряла я его не нарочно!

Казалось, блондин был несколько сбит с толку. Он переводил взгляд с меня на грязный шарфик, который все еще держал в руке, и не знал, как поступить.

— Мне очень жаль, — наконец сказал он, — но я все еще ничего не понимаю. С какой стати вы стали бы нарочно терять это или что-либо другое? Глупейшая создалась ситуация, и с каждой секундой меня все глубже засасывала трясина безнадежности. Можно было, конечно, вырвать у него из руки Басенькин шарфик и бежать куда глаза глядят, издалека крикнув «спасибо». Можно было попытаться культурно разъяснить смысл моих слов. Не знаю, что хуже. И то, и другое одинаково плохо, но я умудрилась глупейшее положение довести до уже совсем абсурдного, ибо выбрала третий, самый глупый выход. Вернее, даже не выбрала. Все еще находясь под воздействием своего внутреннего монолога, я ляпнула:

— Какое счастье, что вы не встретились мне десять лет назад! Тогда бы я уж точно побежала топиться!

Ответ был достоин истинного джентльмена:

— Не смею подвергать сомнению слова пани, но не сочтите за труд объяснить — почему?

— Потому что десять лет назад я была молодая, глупая, исполненная самых трепетных чувств. Как нежный росток или едва распустившаяся почка, которые моментально скукоживаются от одного сурового дыхания заморозка.

— Не смею настаивать, но, боюсь, вы все еще говорите загадками.

— Да нет, все очень просто: вы с потерянным шарфиком появились как раз в тот момент, когда мыслимой были заняты абстрактными рассуждениями, в частности о том, с какой целью и как следует терять разные вещи. Ну я и запуталась…

— Допустим, но при чем тут замороженный нежный росток?

Нет, так мне никогда не вырваться из трясины, в которую я угодила по собственной глупости. Блондин задавал конкретные вопросы, требующие конкретных же и ясных ответов, а я своими ответами лишь усугубляла путаницу. Пришлось сдаться.

— Ладно, дайте сюда эту тряпку, — и я вынула из его руки Басенькии шарфик, — а то потом еще сошлетесь на материальные факторы… Для того, чтобы по возможности понятно и дипломатично все объяснить, мне потребуется не менее часа, у вас же, уверена, каждая минута на счету.

— А если не очень дипломатично? Не знаю, как это получилось, но прогулку мы продолжили уже вместе.

— Не понимаю, с чего это вдруг вам захотелось разобраться в том вздоре, который я тут несла. Не все ли вам равно? — перешла я в наступление.

— Не все равно. Когда я слышу такой захватывающий вздор… О, простите, я не хотел вас обидеть, но ведь это ваши слова. Так вот, когда я такое слышу, мне обязательно хочется разобраться, понять причину сказанного, цель… Привык понимать все, относящееся ко мне.

— Обременительное хобби. Значит, я ошиблась и у вас масса лишнего времени?

— Нет, напротив, вы правы, времени у меня очень мало.

— В таком случае, зачем вы теряете свое ценное время, околачиваясь в этом паршивом скверике?

— Пытаюсь вытянуть из вас тайну странной реакции на возврат даме потерянной ею вещи.

Слишком уж упорно придерживался он темы, это начинало раздражать, и, боюсь, в ответе мне не удалось скрыть раздражения:

— Это была реакция не на утерянную вещь, а на вас! Неужели вы думаете, что я думаю, что вы не знаете, как дамы реагируют на вашу внешность? Вот так всегда! Как и следовало ожидать, я утратила последние остатки внутреннего контроля и выболтала то, чего ни в коем случае не следовало говорить! Да еще тоном величайшей претензии — уж не знаю, к судьбе или к нему.

Джентльмен не противоречит даме.

— Хорошо, — согласился он. — Допустим, вы в чем-то правы, хотя и сильно преувеличиваете мои скромные достоинства. Но тогда объясните, ради Бога, чем вам мешает моя внешность?

— Да познакомиться с вами мешает, ну что здесь непонятного? Не могу же я первая заговорить с мужчиной, которого уже тошнит от бабских приставаний! А для меня вы представляете интерес совсем в другом смысле.

От этого другого смысла я уже совсем одурела и поняла, что из трясины своих умствований мне в жизни не выбраться. Как объяснить незнакомому человеку и свою извечную мечту о блондине, свою страсть, свою неистребимую склонность к захватывающим приключениям и жутким тайнам, которые потом находят отражение в моих книгах, мою невероятную способность постоянно влипать в глупейшие истории, что я — Басенька, что я — не Басенька… И тысячу других вещей. К тому же он с каждой минутой нравился мне все больше, а я ему — это чувствовалось — все меньше.

— Из сказанного вами следует, что вы любите тайны и приключения, — резюмировал блондин тоном легкого укора и даже осуждения. Тон меня удивил, но еще больше удивило то, что из сказанного мною вообще может что-то следовать.

— Люблю, — призналась я. — А вы нет?

— Нет, ничего хорошего в них не нахожу, уж слишком они утомительны.

— Возможно, но утомляться я тоже люблю. Зато как интересно! Лично я очень довольна, что моя жизнь заполнена потрясающе интересными нелепостями, невыносимыми для нормальных людей. И когда наступает застой, период относительного спокойствия, он кажется мне ненормальным и даже подозрительным.

— И вы не устали от такой жизни? Неужели вам еще мало?

— Конечно! Меня утомляют не развлечения, а, наоборот, спокойное однообразие. Портится настроение, теряется интерес к жизни. Сразу как-то глупею…

— Сомневаюсь, не похоже на вас. Ведь и энергии, и интереса к жизни у вас хоть отбавляй.

— Вот еще! Откуда вы знаете, что на меня похоже, а что не похоже, если видите меня первый раз в жизни, да еще в темноте?

— А вам откуда известна моя внешность? Да к тому же достаточно перекинуться с вами двумя словами, и черты вашего характера прояснятся даже в беспросветной тьме. Мне не приходилось встречать человека столь кипучей жизненной энергии.

— Вы это говорите так, будто осуждаете. Мне же, напротив, активность характера всегда казалось достоинством.

— Мне тоже. А скептицизм, который вы уловили в моем тоне, объясняется лишь тем, что иногда энергия и активность направляются людьми не туда, куда следует, и это приводит к весьма плачевным результатам.

Бушевавший во мне хаос вдруг пронзил резкий сигнал тревоги. Что он такое говорит? На что это он намекает? Неужели знает об афере Мацеяков?!

В глубине души зародилась уверенность в том, что ему все известно. Он знает, я не Басенька, и деликатно дает мне это понять. Каким-то боком он причастен к этому делу, понятно каким, совершенно непонятно каким, неясно, что он тут делает, хотя совершенно понятно, что именно…

Я совсем запуталась в своих рассуждениях о том, что понятно и что непонятно. Кто он, в конце концов, такой и чем занимается? И, как водится, не удержалась, чтобы спросить:

— А кто вы, собственно, такой? Случайно, не журналист?

— Да, — спокойно ответил он. — Я журналист. Какое-то проклятие тяготело надо мной в тот вечер, я все время говорила веши, которых не следовало говорить, и просто не в состоянии была удержаться от того, чтобы не брякнуть глупости. И теперь брякнула:

— А еще кто? Блондин, подумав, ответил:

— Кто еще? Ну, например, рыбак.

— Кто?!

— Рыбак. В глубинах моего совершенно замороченного сознания мелькнула мысль, что всякий нормальный человек непременно бы удивился и спросил, с какой стати ему быть кем-то еще. Этот же отвечал так, будто находил мой идиотский вопрос вполне естественным.

— Какой рыбак? — поинтересовалась я. — Из тех, что стоят на берегу Вислы, запустив в нее палку?

— Нет, это удильщики. А я обыкновенный рыбак, из тех, что выходят в море на лов рыбы.

— Как-то очень далеки одна от другой ваши профессии. А может, вы еще кто-нибудь?

— Может. У меня весьма широкий круг интересов. Например, меня очень интересуют последствия необдуманных действий, к которым побуждает человека излишек неупорядоченной энергии.

— И вы стараетесь им противостоять?

— Как могу, стараюсь…

— В таком случае у вас очень много работы.

— Не могу пожаловаться на ее недостаток.

— И значит, вы тоже, не желая того, оказываетесь втянуты во всевозможные глупые истории? — осторожно заметила я. — Наверняка таинственные и захватывающие? И надоели они вам до чертиков, вот почему вы мечтаете о тишине и спокойствий?